Зала суда наполнилась гулким молчанием, когда Лилия Судакова, фотомодель с лицом, словно высеченным из мрамора, отказалась каяться в убийстве мужа. Её голос, холодный, как сталь ножа, которым она перерезала не только его жизнь, но и все нити сострадания, прозвучал чётко: «Я не прошу прощения».
Она рассказывала о трёх годах ада — побоях, унижениях, угрозах. Её слова висели в воздухе, как тяжёлые шторы, но судьи, казалось, уже видели дыры в этой ткани. Ни полицейских протоколов, ни медицинских заключений — только её уверенность, что «любовь» оправдывает бездействие.
Сначала суд дал четыре года — словно отмерял срок для неосторожного проступка, а не для жизни, оборванной в кухне, где пахло кровью и ложью. Потом — пересмотрел. Семь лет. Но даже теперь, когда двери колонии уже скрипят в её воображении, она не сгибается под тяжестью вины. Её раскаяние испарилось, как спирт с лезвия.
Это не история о жертве или палаче. Это зеркало, где отражаются все — и те, кто бил, и те, кто молчал, и те, кто теперь судит, не спросив: «А где были мы?»
